Невиновные в Нюрнберге - Страница 56

— Он же дает показания не как узник! — воскликнул Грабовецкий. — Проблемы оккупации Оравия знает лучше любого из нас.

Илжецкий догнал нас уже в холле. В его позе и голосе сквозила надменность.

— Друзья мои, Трибунал допросит только тех, кого сочтет нужным. В лучшем случае двоих из концлагерей. А остальным полякам, пусть даже самым компетентным, он может просто не дать слова. Это же ясно.

В ожидании своего пальто я стояла у окна.

— Сюда надо пригласить тех узников, которых удалось спасти от смерти, — сказала я, — из Майданека, Штутгофа и других лагерей. Сюда должны приехать профессора Краковского университета, те немногие, кто выжил в Заксенхаузене. И дети. Маленькие дети с лагерными номерами, вытатуированными на бедрах.

Илжецкий взглянул на меня поверх очков.

— Как вы предлагаете это сделать? Средства сообщения в Европе в руинах. Телефоны не действуют. Отсюда проще дозвониться до господа бога, чем до Польши. Ничего себе идея! Доставить сюда еще кого-то? Об этом не может быть и речи. Для этого пришлось бы снова отправить курьера, чтобы он их разыскал и доставил сюда. Не сегодня завтра Трибунал прекратит опрос свидетелей, перейдут к допросу подсудимых. Все свои возможности на этом процессе мы уже исчерпали.

На это я уже не ответила, схватив пальто, выскочила из теплого помещения на улицу.

Я должна побыть одна. Пойду куда глаза глядят, окунусь в темень, только бы подальше от улиц, где снуют взад и вперед по трассе Трибунал — «Гранд-отель» автобусы и легковые автомобили, «джипы» и фронтовые грузовики. Яркий мигающий свет их фар не даст мне заблудиться, хотя кто знает, не лучше ли было бы завязнуть в снегу, сползти на дно рва, опоясывающего разбомбленный замок, и заснуть там, чтобы не надо было завтра возвращаться в комнату для свидетелей.

Почему? Уныние белых стен, американский часовой, который развлекает меня рассказами о поведении подсудимых, кулуарные легенды о неожиданно проснувшейся набожности Франка, который штудирует Библию и совершает какие-то ему одному понятные обряды покаяния, своим поведением подтверждая выдвигаемые здесь идеи о необходимости предоставить преступникам время для осознания своих грехов.

Я быстро шагаю вперед, отдаляясь почти под прямым углом от автобусной трассы. Снег под ногами хрустит — днем, наверное, он подтаял, а теперь верхний слой снова прихватило ледком. Я громко ступаю, иногда глубоко проваливаясь — тут уж приходится вытягивать ногу из ловушки, чтобы не сбавить темп. Как можно дальше от освещенного прожекторами здания международного правосудия, от собственных путающихся мыслей, от бессмысленно проведенного дня.

Заседания идут спокойно, в соответствии с принятым распорядком, с утра до обеденного перерыва, ни минутой дольше, после обеденного перерыва до вечера, причем даже самая напряженная проблема все равно переносится на завтра, потому что пришла пора бриться и ужинать.

В этом нет ничего удивительного. Действительно, нет ничего удивительного. Надо соблюдать «психическую гигиену», иначе юристы быстро свихнутся здесь. И все же почему-то меня это злит.

Пустота. Вокруг меня безлюдные руины. Я достигла цели, ушла очень далеко, и теперь напрасно озираюсь кругом — нет и следа автобусов, курсирующих между Трибуналом и «Гранд-отелем». Теперь я иду осторожней. Вдруг в темноте притаился какой-нибудь человек, он не должен слышать мои шаги. Свежий снег приглушает звуки, я двигаюсь почти бесшумно.

Теперь мне легче: я одна. С удовольствием вдыхаю острый морозный воздух. Вечер и мир уснули, во всяком случае, спит улочка, по которой я сейчас бреду. Уже долгие часы сыплется снег. Ни одной живой души среди этой беззвучной снежной круговерти. Дети, видно, забыли, какое это удовольствие — бегать, валяться, лепить снежки и бросать их друг в друга. Еще не так поздно, но все разошлись по домам.

Наверное, я забрела в совсем нежилой район, но я не думаю об этом, не разрешаю себе испугаться. Недалеко отсюда ждет меня надежное пристанище: сверкающий огнями «Гранд-отель», теплый «Гранд-отель», чистый, гостеприимный, безопасный, гораздо более уютный, чем в далекой Польше разрушенные дома. Скоро я доберусь до гостиницы, позвоню горничной, попрошу дать еще один плед, она вызовет посыльного, велит ему принести хороший ужин и немного горячего чая, а то я ужасно замерзла. Одолженное в Варшаве демисезонное пальто оказалось чересчур деми… Ветер давно уже пробрался ко мне под одежду, и леденящий холод напоминает, что сейчас февраль. Все еще февраль.

На снегу виднеется луч света. Это единственное светлое пятно в окружающей меня тьме. Я иду туда, хотя и не знаю, приближаюсь ли я к теплу или, напротив, спеша вперед, отдаляюсь от своей цели.

Мне страшно, что светлое пятно исчезнет и оставит меня одну в этой пустынной темноте. Оно таки исчезло. Считаю шаги, десять, одиннадцать. Появилось снова. Что-то темное заслонило свет, вижу какое-то движение, черт знает что там происходит. Я осторожно продвигаюсь вперед, хочу первой распознать предмет, который движется в полоске света. Ветер стукнул оторванной доской или свисающим с крыши толем. Обойду-ка я это место, попробую найти дорогу к «Гранд-отелю», который сейчас кажется мне родным домом.

Делаю еще несколько шагов — и снова ничего не вижу, свет погас, а возможно, я очутилась за стеной.

Пытаюсь не сбиться с направления, шагаю вперед все в том же темпе. Мне начинает казаться, что я вот-вот выйду на автобусную трассу.

Но вместо шума автобусов мне слышится голос, отчетливый шепот. Неужели галлюцинация? Может быть, просто мои башмаки скрипят на снегу? Я останавливаюсь, чтобы оглядеться, но в снежной вьюге никого не видно.