Невиновные в Нюрнберге - Страница 19

Я перестала глазеть по сторонам и сосредоточилась.

— Поймите меня правильно, — откликнулся он на мое беспокойство. — Первая часть процесса закончилась. Начнут давать показания гитлеровцы, выступать их адвокаты. Обвинительный акт — это документ, который в значительной степени немцы написали собственными руками. Да-да. Собственными руками. Приказы. Донесения. Отчеты. Рапорты. На этих документах стоят печати. Свастика. Гитлеровский герб. Подписи. Даты. Иногда даже указаны часы и минуты казни, списки людей, которых они посылали на смерть.

Он перевел дыхание. В комнате стояла такая тишина, словно в ней не было ни души. Буковяк, насупившись, продолжал совершенно другим, глухим тоном:

— Они забыли, что и без их помощи все уйдут, когда придет пора. Немцы решили ускорить естественный процесс. Их война приобретала в определенных фазах характер промышленного производства, и весьма крупного при этом. Могильщики народов!

Райсман, слегка шевеля губами, наклонился вперед. Прокурор с минуту смотрел на него сквозь полумрак комнаты.

— Здесь собраны факты, — заговорил он снова, тыча пальцем в письменный стол. — Явные, достоверные, с немецким педантизмом регистрирующие чуть ли не каждый вагон с людьми, отправляемыми в газовые камеры Треблинки, правда, далеко не каждую группу рожденных в лагере и отправленных в крематорий детей, и не каждый расстрел на улицах городов и в лесах. В этих безукоризненных рапортах содержатся данные о карательных операциях, о сожженных польских деревнях на Замойщине, о тысячах уморенных голодом советских военнопленных. Но это не вся правда, а всего лишь ничтожная ее часть.

Я молчала.

Буковяк, руководитель польской делегации, обратился к нам:

— Вы меня понимаете? И мои намерения вам ясны? Надеюсь, и доктор Оравия меня понял. Ваши показания должны хоть на какое-то мгновение возродить из небытия действительность гитлеровских лагерей. Тогда цитаты из отчетов о выполнении приказов оживут, имена и фамилии убитых заговорят человеческими голосами. Да. Человеческими голосами, и сделаете это вы.

Я слушала его внимательно. А когда он сделал паузу, сдавленным голосом спросила, сама удивляясь — мой вопрос, казалось, мало был связан с темой разговора:

— А немцы? Какие они сейчас? Вы же видите их тут, в Нюрнберге? Весь этот процесс, он имеет для них какое-нибудь значение?

Глаза старого человека вспыхнули. Он ответил не сразу, а его саркастическая усмешка могла означать что угодно.

— Вы их скоро сами увидите. Я попытаюсь, чтобы вас вызвали с первой группой свидетелей, возможно даже завтра, если мне вообще удастся осуществить мой замысел. Парадоксально! Ведь могло случиться, что правосудие свершилось бы и без участия Польши. И это при том, что Польша первой из всех стран Европы оказала сопротивление гитлеровским войскам, вторгшимся на ее территорию; при том, что Польша в войну буквально истекала кровью, а наших юристов, наших свидетелей могло и не оказаться на процессе. Только благодаря невероятным усилиям мы получили сюда символический доступ. Чисто символический. И все же это существенно.

Он повернулся к нам спиной, переложил папки и обратился ко мне:

— Вот, посмотрите. Это все, что осталось от человеческих существ, содержавшихся в мучениях за колючей проволокой. От героической молодежи, учителей, идеологов. Лишенные фамилий, имен, одежды, волос, каких бы то ни было прав, они погибали поразительно быстро. Никогда, даже с вашей помощью, нам не удастся восстановить всю правду о гитлеровских преступлениях.

Я смотрела на сухие руки, перебирающие документы, и понимала, что слова этого сгорбленного человека наполнены его собственной скорбью.

— Да, господа, четыре державы-победительницы — это грандиозный успех, но все же не мешает и нам сказать здесь свое слово, пригласить сюда достаточно большую группу свидетелей из Польши. Мы завоевали это право во время войны.

Он перевернул несколько страниц и пододвинул мне почти слепую копию какого-то письма. Я пыталась прочесть неразборчивые слова:

«В связи с тем что в Международном трибунале должен в ближайшее время начаться суд над генерал-губернатором Гансом Франком…»

Я перевела глаза на адрес: «В министерство юстиции. Здание правительства на Праге». Отправитель даже не написал слово «Варшава»: может быть, трудно было назвать этим словом груду развалин!

— Теперь, как я уже говорил вам, процесс подходит к концу. Жаль, очень жаль, что вы приехали так поздно. Скоро закончится опрос свидетелей, Трибунал перейдет к допросам обвиняемых. Ганс Франк решил предстать здесь в образе кающегося грешника, он целыми днями молится и читает Библию. Знает, что делает. Множество доказательств преступлений гитлеровцам удалось уничтожить, остальные до сих пор лежат в земле, и долгие годы, целые десятилетия будут лежать там.

— Не может быть! — воскликнула я, неожиданно для себя самой. — Пан прокурор, послушайте, в это трудно поверить, ведь с окончания войны прошел уже целый год. Польша была освобождена год тому назад. Как же это возможно, чтобы доказательства до сих пор лежали в земле? Сколько они там пробудут?

Он с печальной задумчивостью покачал головой.

— Нужно время. Следы преступлений лежат в земле вместе с людьми. Ни один американец и даже ни один англичанин не знает проблем оккупации в такой степени, как мы. И тем более как вы. Союзники вообще легко поддаются внушениям и влияниям.

Я запротестовала:

— Вы не хуже меня знаете, что еще во время войны был опубликован список гитлеровских преступников в Париже, Москве, Лондоне и Вашингтоне.